Кривуля рулит!

[robinbobin]

Сергей Кривуля

КОРР. — Начнем с анкетных данных.


КОРР. — Стоп! Понял. Кто ты по гороскопу?
С.К. — По году - змея, знак зодиака - рыбы, по кельтскому календарю – липа…

КОРР. — Достаточно. Что там у тебя с образованием?
С.К. — Среднюю школу начал в Харькове, я думаю, это была одна из самых рок-н-ролльных школ, так как из нее вышло так много харьковских рокеров, что я и перечислять боюсь - вдруг забуду кого. Окончил я борьбу со средним образованием в школе при посольстве СССР в республике Куба. Потом - институт Радиоэлектроники, кстати, по образованию я инженер-математик, потом - работа в НИИ, потом - безработица, аспирантура…

КОРР. — Ты и там был?
С.К. — Занесла нелегкая. Работаю телережиссером, тележурналистом, телеведущим. Где-то с 11-12 лет параллельно занимаюсь музыкой, причем, видимо, все же в первую очередь — музыкой.

КОРР. — Есть ли у тебя хобби?
С.К. — В традиционном понимании - нет. Просто не хватает времени. Хобби - удел либо богатых, либо бездельников. А я хоть и бездельник, но не богатый… В общем, у меня вся жизнь — хобби! А люблю я подводную охоту, большой теннис, рисовать, писать. Остальное — музыка. Еще люблю готовить пищу, а затем ее есть.

КОРР. — Ты пишешь прозу? Если да, то где ее можно увидеть?
С.К. — Пишу. Увидите, если все будет нормально, пока дай со стихами разобраться.

КОРР. — Что ты рисуешь и чем?
С.К. — В основном, это графика тушью. Есть кое-что в масле и акварели, но на это мало времени, пока, во всяком случае. Графические картинки можно рисовать где попало, если есть под руками листик и рапидограф, или простая гелевая ручка. А масло и акварель требуют времени, кистей, воды, мольберта. Как-то не всегда все это есть под руками.

КОРР. — В свете твоих увлечений стоит поговорить о живописи…
С.К. — Не стоит. Я в ней плохо разбираюсь. Что-то нравится, что-то нет - таков мой уровень познаний в живописи.

КОРР. — На чем ты играешь?
С.К. — В основном - гитара, кроме гитары - клавиши, бас, губная гармошка, немного -барабаны и флейта.

КОРР. — Инструмент – мечта…
С.К. — Хочу домашнюю студию с хорошим сэмплером, гитару «Фендер-стратокастер-плас»… «Овэйшн» у меня уже есть. Хотя сейчас, с развитием компьютерной техники, домашняя студия становится все более реальной штукой.

КОРР. — Любимая группа.
С.К. — Их много, так не получится в двух словах.

КОРР. — Любимая песня.
С.К. — Да нельзя так говорить! Знаешь, их сколько? То же касается любимых книг. Если хочешь, "No Women No Cry" (Боб Марли), "Wilde World" (Cat Stevens), "Stairway To Heaven", "Hotel California", "Don't Cry" ("Guns'n'Roses"), "Ships" (Barry Manilow), "Far, Far Away" ("Slade"), "Black Magic Woman" (Santana)…

КОРР. — Довольно! Это был опрометчивый вопрос. И все же… Из наших.
С.К. — «Мария» - Майка, «Шабаш» и «Дождь» - «Алисы», «С Войны» и «Время не ждет» - «Чайфа», «Дорога назад» Наумова, «Звезда Аделаида» - БГ , «Рожден, чтобы бежать» – Чижа, из «ДДТ» кое что, из Земфиры, из «Сплина»…

КОРР. — Достаточно. А из твоих вещей?
С.К. — Я их все люблю. Но самые удачные: «Осень», , «Старый Дудочник», «Не уходи», «Думай обо мне», «Мужчина номер 5», «Перекати-поле-2» и «Перекати-поле-3», «Лилит», «Стар для рок-н-ролла», «Противная дрожь» - посвящение жене …

КОРР. — Кстати, о жене. Кто составляет твою семью?
С.К. — Жена, ребенок, отец, мать, сестра, племянник и коты. Ну и еще много родственников, как в Италии, знаешь?

КОРР. — А кто они все?
С.К. — Жена – как жена, отец - профессор, мать - научный сотрудник, сестра - очень близкий и дорогой для меня человек, к сожалению, живет в Израиле… ребенок - в школе, коты… ну коты как коты.

КОРР. — Ты любишь животных?
С.К. — Кушать да, а так… Дурацкий вопрос. Я отношусь к ним, как к людям - люблю своего конкретного кота, а остальные - чужие, я к ним по разному отношусь, кого-то люблю, кого-то нет.

КОРР. — Любимый фильм.
С.К. — В последнее время я как закормленный телевидением и видео человек люблю смотреть старые советские фильмы, особенно комедии, у меня довольно приличная коллекция их на видео. Из западных фильмов люблю «Полет Над Гнездом Кукушки», «Трюкач», «Перекресток» - очень блюзовый фильм, «Группа «Камитменс»», «Звездные войны» Лукаса, еще «Части тела» с Говардом Стерном — очень мне близкий по духу фильм.

КОРР. — Твой любимый город?
С.К. — Гавана, Питер, Вильнюс.

КОРР. — Идеал женщины?
С.К. — При мне.

КОРР. — Жена?
С.К. — Да.

КОРР. — Вероисповедание?
С.К. — …Не так это просто… По крещению я – католик, по убеждениям – атеист!

КОРР. — К какой национальности ты себя причисляешь?
С.К. — Ни к какой. Я убежденный космополит. Я насчитал минимум пять национальных ветвей на своем генеалогическом древе, но ни к одной из них мне не хочется себя причислить. Я полукровка и это меня вполне устраивает. А мой родной язык - естественно, русский, на нем я говорю, пишу, думаю в конце концов. А национальные проблемы и разногласия тянут нас назад - в средневековье. Я уверен в этом.

КОРР. — Ты бы хотел иметь много денег?
С.К. — Да.

КОРР. — И все-таки да?
С.К. — А как же. Деньги не цель, а средство. Средство, чтобы делать как можно больше и лучше, не оглядываясь на бытовые проблемы. Возможность переехать в большую квартиру, оборудовать там студию, писать музыку, рисовать, много ездить, снимать фильмы, в конце концов, как это делают многие нормальные люди, а не тратить драгоценное время на совершенно бездарные «халтуры», за которые что-то платят.

КОРР. — А как насчет большого бизнеса?
С.К. — Упаси боже! Под пистолетом не полезу. Есть две области, куда я не полезу ни за что. Это торговля и политика.

КОРР. — Твоя любимая марка машины?
С.К. — Та, на которой в данное время езжу. Хотя не исключаю, что куплю себе что-нибудь помощнее и поновее.

КОРР. — Спиртное?
С.К. — Только водка! Правда, хорошая водка. Сейчас, слава богу, есть что пить без ущерба для здоровья. Особой любовью пользуется «Немирофф медовая с перцем» – фантастический напиток, просто-таки национальная гордость, то немногое, чем в Украине можно гордиться. Текилу люблю, виски хорошее, «дайкири», ром с софт-дринком.

КОРР. — Сигареты, табак? Я знаю, что у тебя особый взгляд на эти вещи.
С.К. — Не такой уж он особый. Просто на Кубе я пристрастился к сигарному табаку. Посему считаю, что нет ничего лучше «Лигероса», «Монтекристо», «Упмана» или «Партагаса». Люблю крепкие трубочные табаки. Сейчас курю только «Житан» и «Галуаз»-капорал ввиду их доступности.

КОРР. — Что ты коллекционируешь?
С.К. — Пластинки, компакты, кассеты с тем, что мне нравится. Хочу коллекционировать гитары, но пока не имею возможности.

КОРР. — И много у тебя в коллекции экспонатов?
С.К. — Музыкальных альбомов тысячи две, гитар - пять. Было больше, но что-то украли, что-то подарил. Видеокассет несколько сотен.

КОРР. — Ну а теперь немного о том, что было до…
С.К. — До?

КОРР. — Ну до того, как ты стал более или менее известен, что ли?
С.К. — Писать песни я начал лет в 11, стихи гораздо раньше. С глубокого детства мечтал о карьере литератора. Лет в пять написав несколько мини-рассказов и стихов, сшил их в книжку и нарисовал иллюстрации, пытался продать вышеуказанное изделие за 1 рубль с целью покупки игрушечного пистолета, но никто не оценил моих издательских потуг и ничего не купил. Это было первое крупное разочарование.

КОРР. — О разочарованиях…
С.К. — О-о-о… Разочарования – это то, что сопровождает меня всю сознательную жизнь. И вся моя деятельность в той или иной степени сводится к тому, чтобы окончательно не впасть в уныние.

КОРР. — Что так?
С.К. — По моему глубокому убеждению, жизнь - длинная цепь обломов, я понимаю в глубине души, что это не так, но каждый судит по тому, что видит… Так тебя интересует наша история? Ну что ж, как я уже говорил, первую осознанную песню я написал в 11 лет, как раз, когда мне подарили гитару. Это был уникальный инструмент и о нем стоит сказать. Гитара я уж и не знаю какого года, выпущенная черниговской фабрикой, стоимостью 7.50. Ее забыли какие-то студенты-квартиранты на квартире моего дяди. Гитарой это, впрочем, можно назвать с большой натяжкой, но мой дед свершил чудо, каким-то образом реанимировав ее, приведя из состояния дров в подобие музыкального инструмента, и в таком виде преподнес ее мне. Это был настоящий праздник! Ну а потом начались музыкальные трудовые будни. Поскольку вырос я на песнях Окуджавы и Высоцкого, то ничего иного я не признавал в принципе, терзая семиструнную гитару. Потом, заболев рок-н-роллом, снял с гитары «лишнюю» струну и начал собирать группу. Сперва это называлось «Трио «Струна»», где (понятное дело) три попингуза ломающимися голосами нестройно пели в унисон, потом захотелось мощи и драйва, насколько я сейчас понимаю, и группа была усилена барабанщиком и пианистом, а один из гитаристов пересел за бас. Вот тут-то, как говорится, и пошел рок-н-ролл. Играли целыми днями, записываться пытались, все было внове, школьные вечера…

КОРР. — Танцы, девочки…
С.К. — Ну не без того, хотя на тот момент музыка интересовала нас больше, чем девочки. Кстати, в то время я и начал серьезно писать песни, а причина тому была проста. Сначала мы были инструментальной группой, так как не умели толком петь, да и чужое петь не хотелось. Как раз тогда я написал цикл песен под общим названием «Понемногу о многом», а спустя много лет, они сами собой сложились в смешной и незрелый альбом.

КОРР. — И было это …
С.К. — И было это в 1980 году.

КОРР. — А альбом этот сохранился?
С.К. — Да. Кое-что из него я позже переаранжировал, кое-что доиграл, но в целом он остается работой «для домашнего пользования», так что у вас мало шансов его услышать, я храню его просто, как память о себе в то время.

КОРР. — В одном интервью вы с Сэром говорили, что вы знакомы более 20 лет. Это правда?
С.К. — Чистейшая! Знакомы мы где-то около 30 лет, учились несколько лет в одной школе, но до какого-то времени играли в разных группах. Коллективы, где играл в то время Сэр, были рангом пониже. Он уже тогда писал песни, но, почему-то, в основном, на немецком и английском языках. Он тогда очень стремился попасть в мою группу, на тот момент это был бы для него огромный шаг вперед. Мы тогда много общались, играли в теннис, но я его как-то не связывал с музыкой. И вот однажды, на зимних каникулах, мы, собравшись у меня дома, решили помузицировать и это вылилось в запись очень глупой и смешной рок-оперы «Герасим и Муму». Помню, что мы остались очень довольны друг другом, но до музыкального союза было еще далеко. В то время отношения в группах строились все больше на дружеских основах и выгнать кого-то, чтобы взять более сильного музыканта, было просто немыслимо. Тем более пути у нас уже тогда расходились: Сэр всегда был большим рокером, чем я… Я тогда больше шел от романсов и авторской песни. Кстати, то, что я начал делать потом, во многом именно Сэр определил.

КОРР. — Это как?
С.К. — Очень многое из того, что я полюбил позднее, я слушал именно с его подачи. Но до какого-то совместного проекта было еще далеко. Сначала наступил момент, когда я понял, что группу надо менять. Разница в уровне игры стала колоссальной. Жить стало невыносимо. Среди нас зрел раскол. И место клавишника в новом коллективе должен был занять Сэр. Но как раз в этот момент он исчез из моего поля зрения, то ли перешел в другую школу, то ли куда-то уехал… Короче, его законное место было занято другим клавишником. Но все равно, новая группа была совсем уже настоящей – без вопиющих дырок и с жесткой ориентацией на рок-н-ролл и свои песни. Играли мы тогда биг-бит, пели в четыре голоса, в общем, все хорошо было. И это был март восьмидесятого. Называлось наше детище непонятно как, по-моему «Риск», музыканты были весьма и весьма… Но как раз в этот момент на нашем горизонте снова возник Сэр и начал кружить над нами, аки черный ворон, ища момент, чтобы «бортануть» нашего тогдашнего клавишника.

КОРР. — Нашел?
С.К. — А как же! Сперва спихнул его с клавиш на гитару, потом вовсе выжил, эдакий мастер дворцового переворота!

КОРР. — А ты что же?
С.К. — А меня тогда уже не было. Я в то время грел задницу под карибским солнцем, изучая азы самбы, румбы и прочей мулатской экзотики. Вернулся я в Харьков после долгого перерыва и застал такую картину: Сэр, быстренько внедрившись в мой коллектив, перекроил группу под себя, выгнал неугодных, взял угодных, а я, приехав, застал вместо милой бит-группы если не банду металлистов, то , по меньшей мере, сложившуюся хардовую группу. Так для нас закончился период розового рок-н-ролльного детства.

КОРР. — Расскажи, о том, что с тобой было на «Острове Свободы», как-то ты говорил, что считаешь Кубу чуть ли не своей духовной родиной. Это правда?
С.К. — Почти. Жизнь там меня в самом деле сильно перекроила. Можешь себе представить – жил в провинциальном городе, был домашним музыкантом, честным комсомольцем, мелким умственным хулиганом и вдруг попал в Америку, грязноватую, обветшалую, обшарпанную, но все же Америку!

КОРР. — А насчет комсомольца – это шутка?
С.К. — Да почему шутка? Многие из нас в детстве зачитывались Гайдаром, я в этом не исключение. Как многие, думал, что стоит внедриться в систему, как появится шанс изменить ее. Вот и стал каким-то мелким комсомольским вожаком школьного уровня, к счастью, ненадолго. После какой-то особо нахальной проделки меня с треском вышибли из комсоргов, а я и не возражал, как ты понимаешь… Весело все это было. Но о Кубе! Тогда это было нечто! И это нечто поражало воображение. Сейчас те, кто туда ездит, говорят, что все плохо – давление сверху ужасное, голод, военщина… Жаль, если это так. В то время, а было это в начале 1981, я с разгона окунулся в западную культуру. В кинотеатрах фильмы, о которых мы и не читали даже, а если читали, то лишь острокритические заметки в «Советском Экране». Я буквально в первые же недели пересмотрел почти всю запретную киноклассику, фантастику, ужастики… «Звездные войны», «Челюсти», «Аллигатор». Кстати, «Сталкер» Тарковского я тоже там увидел раньше, чем он здесь появился. Вспомни, что тогда видеомагнитофоны тоже знали только по западным каталогам, в лучшем случае. Ну и конечно – музыка. По кубинскому ТВ раз в неделю – “Beatles”, “Pink Floyd”, Chuk Berry, McCartney, даже “Deep Purple”, что было пределом мечтаний на тот момент… А потом мы изготовили антену, направили ее на Флориду и … Ну, сам понимаешь – кайф это был!

КОРР. — А музыкой ты там занимался?
С.К. — О-о-о…Это было чуть ли не самое плодотворное время для меня! Во-первых, со мной играли музыканты, у которых было чему поучиться, во-вторых, сама кубинская атмосфера – это море музыки, кайфа, безделья и раздолбайства, в-третьих, голова, свободная от совковых проблем, как-то: борьба за качество звука, войны с урлой, наезды по поводу песен, срывы концертов…

КОРР. — Ты хочешь сказать, что там всего этого не было? Как же так, все же советская «колония»… Не верится!
С.К. — Не было! В том-то и дело. То есть, контроль-то был и прочая дрянь тоже была, но было проще ее обходить, на нас смотрели сквозь пальцы, мы этим пользовались – играли концерты в неположенных местах, пели песни, за исполнение которых у нас, как минимум, поперли бы из комсомола, шатались по ночным клубам, барам, дружили с местными рокерами, даже как-то сейшн устроили в советской школе при посольстве. Скандальчик был такой…вяленький… А главное, что кубинцы – народ музыкальный и, если чувствует в музыке драйв, заводятся с пол-оборота, это самый верный индикатор. Класс игры у меня вырос по тем временам просто нереально. Аппарат, опять же по тогдашним меркам, был роскошным – немецкое усиление, комбы, микрофоны японские, гитары, которые «строили» и звучали! А главное – место для репетиций… Представь себе зальчик со стеклянной стеной, которая при необходимости сдвигается полностью, а за ней – банановая роща… И при том – бездна свободного времени! Со мной там играл гитарист, чех, большой поклонник «AC/DC» и хард-рока вообще, от него я поднабрался риффовой техники. Еще с нами иногда поигрывал гитарист-кубинец… Честно говоря, я ни до ни после живьем ничего подобного не видел… Фламенко с латино-американскими наворотами, помноженное на увлечение джаз-роком. Я у него учился, когда только мог. Был он музыкантом-профи из какой-то их известной группы, которую разогнали за проамериканские настроения… Теперь помножь все вышеперечисленное на море музыкальной информации и поймешь, как много это могло дать неокрепшему юношескому уму.

КОРР. — А что вы тогда играли, свое?
С.К. — Свое тоже. Я тогда очень много писал, но кроме меня писал песни Павел – второй гитарист, басист что-то пописывал… Но больше всего мы играли «фирмы» – ее лучше всего «хавала» кубинская публика. До этого все мои группы играли «по-школьному», старательно выпиливая правильные нотки, а там мы распоясались и стали играть очень отвязанно, так, что самим иногда страшно становилось – у меня до сих пор регулярно появляется желание громить аппарат, когда зал хороший… А в целом наша программа тогда состояла из наших песен процентов на 50, немного «Машины Времени» и «Воскресения», остальное – “Beatles”, “AC/DC”, Chuk Berry, “Black Subbuth”, “Slade”… Да мало ли чего еще!

КОРР. — А о чём тогда вы писали?
С.К. — Об этом разговор особый. Меня всегда очень доставала привычка нашей публики, а особенно критиков, искать аналогии и разбирать по косточкам вещи (говорят, что западная критика ещё хуже, чем наша… не знаю, к сожалению не имел с дел), я уверен, что песню нужно просто воспринимать; если она что-то несёт в себе, это видно невооружённым глазом, а если нет, то это и не песня вовсе, а так… поделка, что ли. Я, будучи человеком мнительным, пострадал от критиков особенно сильно. Мне бы положить на них «с прибором» – слушают люди и ладно… А я начинал переделывать, пытаясь уйти от похожести на кого бы то ни было, не понимая, что это самая большая глупость и есть. Меня тогда много сравнивали с Макаревичем, хотя, по-моему, мы всегда были ближе к «Воскресению». Это было тем более обидно, что «Машину» я услышал довольно поздно, когда многие песни уже были написаны. Кстати, через несколько лет критики эти же вещи (!!!) сравнивали с БГ, хотя, сами понимаете, что сходство между «Машиной» и «Аквариумом» весьма сомнительное… А в целом стихи того периода были скучными, слишком серьезными. Какие-то общефилософские проблемы… Максимализм…

КОРР. — Может это и есть то общее с Макаревичем?
С.К. — Может быть… На Кубе я впервые серьезно занялся переводами текстов западных групп. Тогда на меня особенно сильно повлияла поэзия поздних «Beatles”, “Pink Floyd”, “Rainbow”. Потом по мне шарахнули “Rolling Stones”, именно в плане текстов. Позднее я находил очень много знакомых мест – не один я был таким умным. БГ грешил этим сильно, Майк, порой просто переводил песню, не меняя даже мелодии – песня “Помоги мне, доктор…” из альбома “Baggard Banquet” “Rolling Stones”, “Лет ит блид” их же… И это правильно! Если человек сумел передать дух вещи – честь ему и хвала! А на меня, кроме всего этого, тогда сильно влияла поэзия Высоцкого, Цветаевой, Кирсанова, раннего Маяковского, каша полнейшая в голове была. Ну не обошлось без Макаревича с Романовым и Никольским.

КОРР. — А сейчас ты поешь песни того периода?
С.К. — Совсем редко, если друзья попросят. Если бы они были тогда записаны и обнародованы, многие из них, наверное, стали бы хитами, на то время – повторяю, а сейчас, увы, слушаются наивно. Старая “Машина” вызывает ностальгию, а вещи-то сами устарели…

КОРР. — А почему вы тогда не записывались?
С.К. — Возможности не было. Ни у кого из моих музыкантов никогда не было приличного магнитофона. Мы делали какие-то записи на кассетный “Спутник” и моно-“Ноту”, где-то они остались. Но я считаю, что тогда они не разошлись, а сейчас уже неинтересны никому, кроме тех, кто в этом участвовал лично. Возможно кто-то из наших поклонников их раскопает – это несложно, есть студия – “Сана-рекордз”, пожалуй, самая известная в Харькове, так они все там… А в то время мы просто не думали о том, что надо как-то распространять свою продукцию. Молодые были, глупые. Нам тогда казалось – вот еще немного и мы станем известными, тогда будет студия и автоматически – диск на “Мелодии”. Но это неважно, многие стихи, написанные тогда, мне и теперь нравятся. Мне предстояло возвращение на родину. Это была тогда главная трагедия моей жизни. Кончался самый светлый этап моей жизни, наступали суровые “совковые” будни.

КОРР. — Правда ли то, что именно ты создал харьковский рок-клуб, так мне сказали, по крайней мере? Что-то сколько ни выходило статей о его создании, нигде твоя фамилия не фигурировала.
С.К. — Честно говоря, мне не очень хочется говорить об этом, многое было до времен рок-клуба, но по крайней мере, я могу сказать тебе твердо, что он был создан не теми людьми, которые после себе это приписывали. Я не могу говорить, что я его создал, я просто был одним из инициаторов и, кстати, единственным среди них музыкантом. Еще могу сказать, что ни одно из имен тех, кто стоял у истоков клуба, позднее не упоминалось ни в одном печатном издании. Еще могу сказать, что первой «официальной» группой в рок-клубе было «Утро», а вообще-то в это говно и лезть-то сейчас неохота. Занимались всем этим позже не музыканты, а как раз наоборот, на мой предвзятый взгляд, люди в музыке ни черта не соображающие, даже вредные для движения в общем и тратить на них ленту и время я на самом деле не хочу.

КОРР. — Ты меня озадачил. Ты не любишь музыкальных журналистов?
С.К. — Я сам музыкальный журналист. Просто в свое время моей группе от них доста-лось. Ненавижу снобов и профанов. Видимо, где-то есть крутые журналисты, пишущие грамотные статьи о нашем роке, но не у нас. У нас (в Харькове) по-настоящему грамотные люди пишут о западной музыке, а прочие смотрят в рот (или я не знаю куда) столичным коллегам и после оперируют их мнением. Я давно уже понял, что можно выпрыгивать из трусов здесь, но весь долгий провинциальный промоушн легко перебивается одной публикацией или теле-передачей из Москвы или Питера. Но я считаю, что это нормально – всегда были столицы…

КОРР. — А что было до рок-клуба?
С.К. — У меня или вообще?

КОРР. — Ну вообще в Харькове и у тебя в частности.
С.К. — Мне трудно говорить о том, что было во всем городе, какая-то своя рок-н-ролльная жизнь шла и в ХАИ, многое было вообще задолго до нас. Я включился активно во все это года с 1983-го. К тому времени я вернулся с Кубы, где окончил среднюю школу, поступил в институт радиоэлектроники и кинулся рубиться на рок-н-ролльном фронте. В ХИРЭ, где я тогда учился, музыкальная жизнь бурлила. Зал был известен и раскручен. Там долгие годы играла одна из сильнейших групп 70-х «Это Мы», выступал с концертами «Диалог» Кима Брейтбурга, даже банальные конкурсы типа «Молодых талантов» и «Студенческих весен» часто превращались в рок-концерты, так как всегда находилось три-четыре группы, надевшие овечьи шкуры, чтобы проникнуть на сцену. А там… Мы сами были такими же. Дебютировали мы на сцене ХИРЭ еще осенью 1982 как раз на конкурсе «Молодые таланты». Назвавшись факультетским ВИА (вообще-то студентом данного ВУЗа из нас был только я один), мы выкатились на сцену и бодренько заиграли патриотическую песню «Уголок России». Кое-как доведя ее до финала и завершив гитарным соло с дисторшном, имитируя балалайку, мы решили, что свой патриотический долг исполнили и честно заиграли хард-рок нашего приготовления, не очень стройно, но довольно нагло. Помню, когда вокалист перед моим соло испустил душераздирающий вопль, кто-то из жюри схватился за голову. Завершили мы все это суперхитом «Мифов» «Бей, колокол»! Тогдашнее начальство дало слово, что больше мы на сцене института не появимся ни в каком виде. Обмануло, как всегда!

КОРР. — Вы там еще играли?
С.К. — Еще бы! Клуб ХИРЭ – был нашей репетиционной точкой с небольшими перерывами почти 15 лет. А в зале мы переиграли концертов…

КОРР. — Расскажи о тех людях, которые с тобой начинали.
С.К. — К сожалению, не все из них стали музыкантами. И их мал кто знает. Из тех, кого знают, я могу назвать Сэра – телеведущего, шоумэна, журналиста и лидера группы «КПП». Мы с ним и составляли ядро тогдашней группы. Еще могу назвать кое-кого, так как эти люди работали на «Радио-50», «Русском радио» и т.д. ди-джеями. Это наш вокалист с 1982 по 1984 – Костик Костенко и басист Олег Кривошеев, народу известен как Алик Шеев (впоследствии оба – группа «Ку-Ку»), остальные осели по ресторанам и инженерным конторам.

КОРР. — Поподробнее о группе, если можно.
С.К. — Назывались мы тогда «Катарсис», в голове была мешанина из хард-рока, психоделики, рок-н-ролла и идей гуманизма. Все это давало совершенно непредсказуемый результат. К весне 1983-го мы были почти супергруппой. На каком-то концерте в университете, куда мы пришли поиграть в качестве гостей, начальство отрубило электричество задолго до нашего выхода. Просто чтобы не допустить крамолу… Вообще, этот прием был отработанным и применялся очень часто. Не раз мы допевали хором под барабаны. Песни писали Сэр и я. У него пер хард, я писал баллады и рок-н-роллы. К1983-му у нас стабилизировался состав, все шло хорошо. Один режиссер даже предложил нам с написать песни для спектакля, собираясь посадить нас в театр на ставку. Мы уже разрабатывали шоу с костюмами и пиротехникой, как вдруг…

КОРР. — Магическое слово…
С.К. — Да, но для нас оно обычно означало неприятности. Как вдруг, в 1984-м, нас не стало, как творческой единицы.

КОРР. — Кто же нанес удар и откуда, изнутри или снаружи?
С.К. — Разбила нас наголову советская армия. Ощущения были как у немцев под Москвой. Одним махом большую часть наших музыкантов подгребли вооруженные силы, в их ряды попал и Сэр.

КОРР. — Но ведь «незаменимых нет»!
С.К. — Понимаешь, мы к этому времени прошли длинный путь от рок-н-ролльной группы к ритм-энд-блюзовой, потом – к хард-роковой, а к моменту распада вообще играли тяжелую «новую волну». Половина музыкантов была «профи», а найти замену таким людям ой как непросто. Я этим и занимался последующие пять лет! Просто на тот момент из музыкантов в группе остался я один, не считая второго гитариста, с которым мы тогда уже были «на ножах», да вокалиста, который уже никого не устраивал.

КОРР. — Но ведь армия не приходит внезапно. Вы же были к этому готовы как-то?
С.К. — В том-то и дело! Никто из наших в армию не собирался. Кто надеялся на ВУЗовскую отсрочку, кто на «белый билет». Но это было то время, когда милитаристы особенно свирепствовали по причине недобора в свои ряды. В общем, «отмазки» не сработали… Наши финансовые дела вел второй гитарист, он наложил лапу на аппаратуру, выплатив нам какие-то копейки компенсации, которые были тут же пропиты и прогуляны. Спорить с ним у меня просто не было сил.

КОРР. — А ты сам как избежал армии?
С.К. — Это длинная и грустная история. Грустная потому, что она долго портила мне нервы. Попытки забрать меня в армию продолжались с перерывами с 1983-го по 1989 год. И это несмотря на отсрочку и на то, что я получил звание офицера запаса. Отвертелся я путем тривиальной бутылки коньяка, врученной самому толстому и наглому прапорщику.

КОРР. — В общем, недорого… И что дальше?
С.К. — Дальше я все начал с нуля. Собрал новую группу, которая была на две головы ниже предыдущей. Равноценной замены найти не удалось. Я играл просто, чтобы не потерять форму. На этот период приходится позорнейшее пятно моей биографии – работа с неким харьковским композитором, писавшим песни о комсомольских стройках, ветеранах, гражданской войне. За эти песни мы получили точку для репетиций, но, честно говоря, в сочетании с моими песнями и песнями Сэра, которые мы продолжали играть, все это выглядело несколько забавно. И это продолжалось почти год. А потом я съездил в Питер, познакомился с Андреем Тропилло, что и повлекло за собой создание рок-клуба.

КОРР. — Даже так?
С.К. — Никакого влияния непосредственно Тропилло на создание клуба не оказал, естественно, просто его рассказы о питерских концертах и записях привели меня в состояние повышенной активности. К тому же именно через Тропилло я познакомился с Витей Товкайло, ставшим на какое-то время моим музыкальным партнером, и с вокалистом и барабанщиком «Облачного края» Олегом Рауткиным, который тоже немного со мной поиграл, выручив в трудный момент. А пока я все бился со своими музыкантами и комсомольскими песнями. Не спасло положения даже появление в группе бывшего клавишника «Круиза» и «Аракса» Андрея Филиппова. Потусовавшись с нами пару репетиций, он исчез в неизвестном направлении, и я его прекрасно понимаю. Как раз тогда я познакомился с группой «Утро», тогда они назывались «Падающие вверх» и играли мрачноватый симфо-рок. Именно их концерт стал первым концертом рок-клуба. Вернее, наш с ними концерт. Они (тогда уже «Утро») играли в совершенно андеграундном подвале и пригласили разделить с ними программу. Тогда-то была собрана наспех группа, ставшая легендой – «Рок-Буфет».

КОРР. — Была такая группа, но что-то я не помню тебя…
С.К. — Ха! Это был мой проект! Просто я тогда был без бороды, моложе и вообще, меня как-то в самолет не пускали, доказывая, что на фото в паспорте не я! Когда же я доказал свою личность путем предъявления других документов, женщина милиционер сказала: «Эк тебя!» Хочешь, покажу паспорт?

КОРР. — Да, пожалуй…
С.К. — «Рок-Буфет» состоял сплошь из лидеров. Все были как на подбор! Мы играли жесткий ритм-энд-блюз и я вымещал всю ненависть к комсомольским песням, накопившуюся за год. Известно, что даже два лидера редко уживаются под одной вывеской… Поэтому просуществовав три или четыре месяца и дав несколько концертов, «Рок-Буфет» доблестно разлетелся в разные стороны. На его обломках выросли такие группы, как «Фабрика», «Профилакторий», «Отдел Кадров», «Униженные и Оскорбленные», даже «Ку-Ку» в какой-то степени.

КОРР. — Ты говоришь, что играл жесткую музыку. Мне как-то трудновато это представить. Тебя больше знают как лирика, певца баллад, автора романтических стихов…
С.К. — О! Это моя беда. На самом деле у меня есть довольно много очень резких песен, на которые люди очень болезненно реагируют. Просто у меня никогда с тех пор не было музыкантов, которые могли бы сыграть все это с нужной долей зверства и злости.

КОРР. — Все равно, как-то все это не стыкуется вместе – акустика…
С.К. — Как раз из-за моей любви к акустике меня частенько сравнивали с группами типа «Аквариума», и когда задрипанная газетенка с просоветским названием, которое я, хоть убей, сейчас не могу вспомнить, прямо обозвала нас эпигонами, я рассвирепел и решил: эпигон – так эпигон! В результате была написана одна из самых злобных наших песен «Козлы!» – по аналогии с одноименной песней БГ. Рефрен я взял у БГ, рифф у Вилли Диксона, а после исполнения ее на концерте обиженные рок-журналисты перестали о нас писать вообще, чему я был рад. Кстати, звукорежиссер, почему-то принявший песню на свой счет, прибежал ко мне за кулисы разбираться. Та же история повторилась в 1989-м на концерте в Ленинграде. Из-за плохого звука местные панки не разобрали слов, но поняли, что песня злая и решили обидеться. Пришлось объясняться.

КОРР. — Это песня о рок-журналистах, а о ком остальные пасквили?
С.К. — Ну, не о рок-журналистах, а о тех, кто любит разбирать по косточке чужие вещи, ничего не умея при этом. Самые яростные борцы за нравственность – это импотенты. А остальные песни о моих врагах, вернее – недругах. Есть посвящение политикам, называется она «Как я их ненавижу!», написанная во время августовского путча 1991 года, есть посвящение ресторанным музыкантам, написанное по молодости в 19 лет. Почему-то мы тогда считали кабацких музыкантов чуть ли не врагами… Женщинам многое посвящено…

КОРР. — Что, обижали часто?
С.К. — Да нет, скорее наоборот… Жена моя их (песни) очень не любит. Я уже устал ей повторять, что это все – собирательные образы, что очень многие хорошие музыканты увязали в быту, что их жены вместо того, чтобы помочь, стремились их утопить еще глубже в этом мутном омуте, который называется семейной жизнью. Есть пасквиль, написанный самому себе. Я их непременно когда-нибудь запишу. Как ни печально – это самые энергетические мои вещи. Там голая эмоция плюс отрицательная энергия.